"ТЕОЛОГИЯ ТЕЛА" ИОАННА ПАВЛА IIВ чем заключается святость повседневной жизни
С полной уверенностью Ранер говорил о мистицизме в ежедневных делах, о мистике самых серых будней. Более того, он утверждал, что этот трудный для понимания «мистицизм» будничной жизни «будет признан сутью христианства». Он подчеркивал, что существует особенная благодать повседневности – Божий дар, заключенный в самых обычных событиях серой жизни, уловимый до тех пор, пока продолжается их обыденность. Открытие этого измерения он называл настоящим «коперниканским переворотом» в современной набожности. Этот переворот заключается в открытии того, что обыденность, – с виду поверхностная, сугубо «светская» и «мирская», имеющая мало общего с Богом или даже отдаляющая от Него – имеет глубинное измерение, она наполнена, она может быть наполнена Богом и Его благодатью. Если христианин переживет такой переворот в своей духовности, ему уже не придется убегать от повседневности к высшим сферам духа, он сможет переживать свою веру внутри нее. Он сможет жить верой в своей будничности. Ранер говорил: «Мы не должны просить Бога: „сделай из моего будничного дня святой день”, а наоборот: „сделай так, чтобы мой будничный день остался будничным”». В этом понимании будничность сама по себе становится местом встречи с Богом, шансом на принятие Святого Духа и Его благодати. Бог не далеко, а близко. Ведь как говорил св. Павел на афинском ареопаге, «хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем» (Деян 17,27-28). Это один из моих любимых библейских отрывков, на который обратил мое внимание в студенческие годы один священник, паллотин о. Зигмунт Зимлинский. Раз уж «мы Им живем и движемся и существуем», то встретиться с Богом совсем не так сложно, как нам кажется. Для христианина все может стать действием благодати. Живя верой, уже не нужно избегать земных дел (ранее с пренебрежением называемых «делами мира сего»). Сегодня, по словам Ранера, необходима вера, любящая землю. В этом был уверен также цадик из Гуры Кальварии, который когда-то сказал: «я часто слышу, как люди говорят: „Я отвергаю этот мир”. А разве этот мир твой, что ты можешь отвергнуть его?». Мир не должен быть препятствием для верующего человека – как еврея, так и христианина (как раз в этом между нами нет различий). Ведь мир сотворен и спасен Богом. Христианин в особенности должен относиться к миру по-дружески. Ведь мы верим, что Бог захотел стать простым человеком и жить как мы. Он не избегал человеческого мира, а сознательно избрал этот мир с присущей ему конечностью, скоротечностью и рутиной. В течение многих лет даже великие святые не видели возможности освящения для светских христиан. Существовавшее мнение четко выразила св. Екатерина Сиенская, которая, отвечая на просьбу одного адвоката из Флоренции стать его духовным руководителем, поставила два условия для своего согласия: ее собеседник должен вначале оставить свою семью и профессиональную деятельность. Это, безусловно, не влияет на тот факт, что она была великой святой, но… Сегодня даже о монашеском призвании не говорится, как об уходе из мира. Ведь монахи и монахини призваны, даже если они находятся за стенами своих монастырей, молиться в намерениях всего мира, а не заниматься своим личным освящением. Тем более светский христианин, который в силу своего положения, погружен в повседневные дела призван к тому, чтобы в своей светской жизни преодолевать чувство собственной ограниченности. Ранер писал: «Мирянин только тогда становится хорошим христианином, когда любит мир, людей и историю, и в ее голосе слышит голос Бога».
Однако, возможно ли то, о чем пишет немецкий богослов? Можно ли переживать повседневность как благодать? Возможно ли открыть всю свою жизнь перед Богом? Вопреки принятым взглядам, суждение Ранера находит подтверждение в реальности. Конечно, это не касается «традиционного» христианина. Традиционно и вместе с тем очень четко в нашей набожности разделяется религиозное и мирское. Хотя встречаются и другие взгляды. Подобные мысли можно услышать, например, при углубленном анализе «обновленной» религиозности, присущей членам церковных общин и движений духовного обновления. «Я ведь не могу разделиться на две части, чтобы сказать, что во мне религиозное, а что нет», – ответил социологам из Варшавского университета один опрашиваемый молодой человек. Тем самым он как нельзя лучше выразил мысль Ранера, что религиозность не является аксессуаром человеческой жизни, который дополняет ее, так называемым религиозным измерением, а проникает во все его измерения. В выводах упомянутых исследований Мирослава Грабовская представила «обновленную» религиозность следующим образом: «Нет уже мирского и святого, жизни по будничному и воскресному обряду. Вся жизнь открыта для сакрум[1]. Это, безусловно, не означает, что все сакрально. Это означает, что все может быть сакральным, поскольку нет областей исключительно мирских. В спокойном размышлении или горячем споре, в храме или на улице, в общественной или семейной жизни перед нами может появиться лицо Христа, которое является для нас неизбежным вызовом. Не отдельная сфера жизни (например, церковные практики), а каждое событие святое». Наблюдается потрясающее сходство между этими социологическими выводами и богословскими размышлениями Ранера, решающим фактором при этом является совершенно иной подход к жизни, выплывающий из сознательной веры. Такой подход, в частности, является углублением важного аспекта традиционной религиозности, особенно народной, которая стремилась освятить весь мир. Хорошо известные нам кресты и каплицы, стоящие вдоль дорог или на полях – наилучшим образом выражают это. Даже в поведении кое-где сохранился этот аспект – молитва перед едой, знак креста на хлебе перед тем, как разрезать его, снятие шапки перед храмом, когда человек проходит или проезжает мимо него (даже в городском транспорте). Народная религиозность старалась открыть перед Богом дверь повседневности, в то время как в мелкобуржуазной религиозности перед Ним закрыли дверь, определяя место Бога в узко понимаемой сфере сакрум. Поиск Бога в повседневности ведет к ее преображению – не потому, что мы начнем поступать иначе, а благодаря тому, что иначе будем на нее смотреть. Здесь просматривается аналогия с отношением, которое проявил к пострадавшему человеку милосердный Самаритянин из евангельской притчи. Он попал в ту же ситуацию, что и другие люди – священник и левит, которые проходили мимо раненного. Но только он взглянул на эту ситуацию с любовью, с сочувствием, только он «увидев его, сжалился» (Лк 10,33). Перебинтовал раны пострадавшему, отвез его в гостиницу и позаботился о нем. Таким образом, говорит Иисус, только этот Самаритянин на самом деле «оказался» ближним попавшему в руки разбойников. Священник и левит тоже были его ближними, но в своей повседневной жизненной ситуации не сумели этого проявить – препятствовал им в этом их взгляд на мир. Милосердный Самаритянин смотрел на мир по-другому, глубже – благодаря чему увидел больше и оказался более человечным. Таким образом, повседневность можно понимать как своеобразный тест веры, проверка ее глубины и подлинности. Хотя Бог не приходит в нашу повседневность извне, чтобы ее преображать – Он молчаливо присутствует в ней с самого начала – мы обычно равнодушны к этому молчаливому присутствию. Как говорит Ранер, мы заглушаем голос, доносящийся к нам из глубочайших уровней нашего существа, потому что наши «сердца засыпаны» грудами обыденности, скептицизма, язвительности и отчаяния и таким образом мы замкнуты в ограниченности, в конечности, в разочаровании, в нищете, в безнадежности усилий.
А что означает: смотреть на мир по-христиански? Это значит увидеть в нем что-то, чего обычно не видно; смотреть вглубь, в тайну; это значит, как говорит архиепископ Альфонс Носсоль в книге Być dla, czyli myśleć sercem (Быть для, то есть думать сердцем), смотреть с верой, которая видит иначе, с надеждой, которая видит дальше, с любовью, которая проникает глубже. Смотреть по-христиански значит видеть, как написал Слуга Божий Иоанн Павел II в апостольском послании Tertio millennio adveniente (Наступающее третье тысячелетие), что в повседневном человеческом опыте уже «взращиваются… ростки окончательного спасения, которое наступит в конце времен». Будучи учениками и последователями Иисуса, мы призваны особым образом к тому, чтобы воспринимать этот мир с необычной любовью – «как Христос возлюбил нас». Кардинал Лео Суененс (Leo Suenens) написал утреннюю молитву, которую я часто повторяю: «Я хочу смотреть на мир глазами, исполненными любви; видеть сквозь то, что только внешнее; видеть Твоих детей такими, какими Ты сам их видишь, и замечать в них то, что хорошее (…)». Эти слова – прекрасное предисловие к повседневным обязанностям, которые кажутся серыми и монотонными. Если кто-то мучается чувством, что он снова будет выполнять ту же скучную работу; снова будет встречать тех же людей; что он «обречен» зависеть от их настроения, странностей и слабостей (а они от его!); если знает, что не прыгнет выше своей головы; что множество обязанностей этого дня выше его сил, и, скорее всего, своим недовольством по этой причине, он будет вызывать недовольство у других – тогда стоит помолиться, чтобы взглянуть на людей, которых мы встречаем, на наши отношения и всю повседневность по-другому: с любовью, «так как Ты сам их видишь»; попытаться смотреть на реальность Божьими глазами. Что произойдет с нашей ежедневной жизнью, когда мы сможем иначе смотреть на мир, «очистить» засыпанные сердца? Изменится немного, и невероятно много: немного, ведь повседневность останется повседневностью; а невероятно много, поскольку в серой повседневности, как ни парадоксально, мы испытаем Божью благодать. Обыденность есть и останется бременем, крестом. Она была и будет серой, не станет вдруг цветной. Но так как улыбка одного человека может сделать наш самый хмурый день светлым, так сознательное исполнение каждодневных обязанностей даст способность увидеть, что в них тоже есть Бог и Его благодать – такая повседневная, обычная, маленькая, незаметная благодать. Но все же это благодать – Его дар… Божью благодать мы получаем не только в таинствах, не только в моменты великих вдохновений, но и в повседневности. Благодать повседневности – это не «дешевая», худшая или серая благодать, это благодать, которую просто труднее заметить. Как говорится в известном фрагменте послания к Римлянам, «когда умножился грех, стала преизобиловать благодать» (Рим 5,20). Я глубоко уверен, что эти слова относятся также к переживанию повседневности. Существует повседневный грех, значит и повседневная благодать. И эта повседневная благодать сильнее повседневного греха. В это тяжело поверить. Но давайте посмотрим на отношения родителей к детям. Даже те, у кого детей нет, прекрасно знают, что в течение дня родители иногда бывают сыты по горло своими детьми: потому что они нашкодили, потому что шумят, потому что просто невыносимы, потому что ссорятся, потому что, потому что… А когда детки ложатся спать, родители только и думают о том, какие они милые – даже в огонь за ними прыгнули бы. Именно в этот момент мы начинаем смотреть шире. Заканчивается день, и мы смотрим на все события глобально, а не с точки зрения того или иного проступка ребенка, собственной усталости, раздражительности или чрезмерной заботы. Тогда видно, что добра намного больше, что благодать сильнее греха, а добро существеннее и привлекательнее, чем зло. А для этого необходимо остановиться! В спешке этого не заметишь...
Решение проблем с повседневностью не состоит в изменении того, что мы делаем, а в изменении того, как делаем. Существенной чертой обыденности является то, что нам кажется, будто мы в ней несвободны, обречены на выполнение дел, которых часто не хотим. Однако мы остаемся свободными, когда речь идет о выборе нашего подхода к этим делам. Важно, как мы относимся, в том числе и к неприятному, изнурительному и трудному. Английский богослов Дональд Николл (Donald Nicholl) отмечает, что повседневная жизнь – это духовные упражнения: «Каждое событие повседневной жизни является водой для мельницы святости». От нас зависит, сможем ли мы им воспользоваться. Важен не род выполняемых занятий – каждый наверняка знает счастливых уборщиц и несчастливых программистов или врачей, когда-то с таким трудом поступивших на факультеты, о которых так сильно мечтали. Можно быть счастливым и быть близко к Богу не зависимо от выполняемой работы; и быть несчастливым неудачником и отдаляться от Бога, выполняя ту же работу. Разница состоит в нашем отношении к ежедневным обязанностям – один человек постоянно жалуется (по разным причинам – потому что все монотонное и скучное, или слишком много работы, и он все время не успевает…), другой выполняет эти дела с убеждением, что именно так и должно быть, и что он на своем месте. Свыше 18 веков назад так писали о последователях Христа: «Христиане не отличаются от других людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями […] и ведут жизнь, ничем не отличную от других людей […]. Следуя обычаям местных жителей в одежде, пище и во всем другом, они ведут удивительный и поистине невероятный образ жизни». Это фрагмент Послания к Диогнету, написанный вероятнее всего в конце II века. Хотелось бы и о современных христианах сказать: их повседневность такова, как и у других людей, но то, что они переживают ее таким чудесным и парадоксальным образом показывает, что их жизнь имеет неповторимое содержание и смысл. Они другие, хотя, кажется, что такие же. Хотя они и выполняют те же действия, внутри они другие. И это видно внешне… Кто-то скажет: легко говорить об этом, а как это сделать на практике? Разумеется, с практикой тяжелее – я с самого начала говорил, что у меня с ней больше проблем, чем с теорией. Попробую, однако, быть более конкретным. И снова на помощь приходит хасидская мудрость. Когда умер великий раввин Моше из Кобрыня, у одного из его учеников спросили: «Что для твоего учителя было самым важным?». Тот задумался и ответил: «То, чем он занимался в данный момент»… Великий христианский мистик четырнадцатого столетия Мейстер Экхарт говорил почти то же: «Мудрость заключается в исполнении простой обязанности: исполнять ее от всего сердца и обретать в этом радость». В этих словах можно заметить эхо слов св. Павла: «Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию» (1Кор 10,31). Поэтому теперь речь пойдет о земных вещах. Однако вначале небольшая классификация. Нет универсального христианского способа переживания действительности и оценки ее роли в духовной жизни. Христианин может убегать от действительности; может пытаться освящать ее «снаружи»; и, наконец, может ее принимать и жить ею. Осознавая, что в человеческой жизни эти три поведения взаимно переплетаются, я хотел бы описать каждое их них. Такими различными способами христианского переживания действительности являются:
Первый из этих способов мышления и христианской жизни предполагал, что повседневность (шире: земные дела) плохи. Из этого следовал вывод о необходимости избегать их – чем дальше, тем лучше. Ежедневным обязанностям нужно было посвящать столько времени, сколько требовала крайняя необходимость, а затем посвящать себя делам, которые действительно могли выражать величие человеческого духа и представляли собой достойный ответ на Божий призыв. Повседневность при этом была только препятствием в христианской жизни и никоим образом не могла стать путем к святости. Поэтому так трудно было достичь святости светскому человеку – живущему в семье, вынужденному заботиться о средствах на существование, он по определению не мог заниматься тем, что на самом деле достойно христианина. «Были два мира: земной, мирской, в котором должен находиться обычный человек, желает он того или нет, и религиозный, который в существовавшем понимании был иным, дополнительным, принадлежащий, прежде всего, священникам и монахам», – описывал Ранер. Сакрум четко отделялось от профанум. Святыми могли стать практически только те, кто убегал от земного мира, потому что только они находились в сфере сакрум. Во втором способе переживания действительности также считалось, что обыденность относится к сфере профанум, поэтому ее необходимо изменить, как бы присоединить к сфере сакрум. Однако представители этого течения не считали повседневность чем-то плохим, не хотели убегать от нее, они старались ее освятить. Под «освящением повседневности» подразумевали в основном молитву и умерщвления, только вскользь упоминая о необходимости исполнения мирских обязанностей. Все сводилось к тривиальной, но такой повседневной конкретной форме: например, процесс чистки картошки можно было «сакрализировать» путем жертвования этого действия в каком-то намерении, воспринимая его как умерщвление или сопровождая его тихой молитвой либо пением набожных песен. Сама по себе чистка картошки не могла быть выражением духовности; такое действие, даже выполненное с наибольшим усердием и профессионализмом, не могло принести человеку духовной пользы. Разница между первым и вторым стилем духовности, я думаю, заметна. В обоих случаях чистка картошки относится к мирской, а для некоторых, почти языческой, сфере нашей жизни. В первом случае от этого нужно как можно быстрее избавиться, чтобы предаться молитве; во втором случае уже появляется рецепт, как на это мирское действие «поставить печать святости», придавая ей какое-то религиозное значение. Третья духовность – принятие повседневности и поиск в ней самой измерения духовной глубины – хотя и не является изобретением двадцатого столетия, на практике она существовала и раньше, но в богословском понимании могла появиться в христианской мысли только с богословием земных реальностей. В этом течении богословских размышлений за исходную точку была взята мысль, которая присутствовала во втором из упомянутых стилей духовности (что земные дела не плохи по определению и их можно переживать по-христиански), и развита до преодоления разделения сакрум-профанум. Мир уже перестал быть разделенным (или расколотым) между тем, что святое и тем, что мирское. Богословы поняли, что все может быть святым. И более того, все, что делает верующий человек, должно быть святым – именно по причине того, что он (или она) это делает. Действие может быть банальным, но самое важное, хорошо его выполнить… В этом менталитете обыденность – по крайней мере, потенциально, – наполнена Божьей благодатью. Разницу между вторым и третьим стилем духовности наиболее четко сформулировал выдающийся французский богослов, доминиканец Мари-Доминик Шеню (Marie-Dominique Chenu), определяя ее как попытку «сакрализации» мирских дел или их «освящения»: «Когда мирское переходит во что-то сакральное, тем самым оно перестает быть мирским; когда становится святым, остается мирским». Другими словами, во втором случае чистка картошки в результате прочтения молитв или совершения других религиозных практик человеком становилась действием другого разряда (переставала быть мирским действием, а становилась освященным), в третьем случае оно остается простой чисткой картошки – обыденным действием, но не банальным, повседневным, а таким, которое помогает идти по пути святости. [1] Лат. «profanum» – мирское в жизни; лат. «sacrum» – религиозное. Распечатать |
В чем заключается святость повседневной жизниПредставления, препятствующие реализации Таинства БракаКаким образом Христос присутствует в Таинстве Брака?Подружжя – місце зустрічі з коханою особою і БогомТела супругов – сакраментальный знак прихода Бога«Песня Песней» – любовная поэзия в Священном ПисанииСупружеский акт как молитваТема табу – подружній секс
|